Неточные совпадения
Однажды вечером (это было в начале октября 1773 года) сидел я дома один,
слушая вой осеннего
ветра и смотря в окно на тучи, бегущие мимо луны.
Он извинился, поцеловал ее руку, обессиленную и странно тяжелую, улыбаясь,
послушал злой свист осеннего
ветра, жалобный писк ребенка.
Стекла окна кропил дождь, капли его стучали по стеклам, как дитя пальцами.
Ветер гудел в трубе. Самгин хотел есть.
Слушать бас Дьякона было скучно, а он говорил, глядя под стол...
Он понял, что это нужно ей, и ему хотелось еще
послушать Корвина. На улице было неприятно; со дворов, из переулков вырывался
ветер, гнал поперек мостовой осенний лист, листья прижимались к заборам, убегали в подворотни, а некоторые, подпрыгивая, вползали невысоко по заборам, точно испуганные мыши, падали, кружились, бросались под ноги. В этом было что-то напоминавшее Самгину о каменщиках и плотниках, падавших со стены.
Самгин
послушал спор еще минут пять и вышел на улицу под
ветер, под брызги мелкого дождя.
Самгин, поправив очки, взглянул на него; такие афоризмы в устах Безбедова возбуждали сомнения в глупости этого человека и усиливали неприязнь к нему. Новости Безбедова он
слушал механически, как шум
ветра, о них не думалось, как не думается о картинах одного и того же художника, когда их много и они утомляют однообразием красок, техники. Он отметил, что анекдотические новости эти не вызывают желания оценить их смысл. Это было несколько странно, но он тотчас нашел объяснение...
«Все, кроме самих себя, — думал Самгин. — Я предпочитаю монологи, их можно
слушать не возражая, как
слушаешь шум
ветра. Это не обязывает меня иметь в запасе какие-то истины и напрягаться, защищая их сомнительную святость…»
— А ведь что-нибудь да высказывает: не на
ветер же он свищет! Кто-нибудь его
слушает…
Ходишь по палубе,
слушаешь, особенно по вечерам, почти никогда не умолкающий здесь вой
ветра.
Взглянешь около себя и увидишь мачты, палубы, пушки, слышишь рев
ветра, а невдалеке, в красноречивом безмолвии, стоят красивые скалы: не раз содрогнешься за участь путешественников!.. Но я убедился, что читать и
слушать рассказы об опасных странствиях гораздо страшнее, нежели испытывать последние. Говорят, и умирающему не так страшно умирать, как свидетелям смотреть на это.
Шорох повторился, но на этот раз с обеих сторон одновременно.
Ветер шумел вверху по деревьям и мешал
слушать. Порой мне казалось, что я как будто действительно слышу треск сучков и вижу даже самого зверя, но вскоре убеждался, что это совсем не то: это был или колодник, или молодой ельник.
Было приятно
слушать добрые слова, глядя, как играет в печи красный и золотой огонь, как над котлами вздымаются молочные облака пара, оседая сизым инеем на досках косой крыши, — сквозь мохнатые щели ее видны голубые ленты неба.
Ветер стал тише, где-то светит солнце, весь двор точно стеклянной пылью досыпан, на улице взвизгивают полозья саней, голубой дым вьется из труб дома, легкие тени скользят по снегу, тоже что-то рассказывая.
Усевшись где-нибудь на кургане в степи, или на холмике над рекой, или, наконец, на хорошо знакомом утесе, он
слушал лишь шелест листьев да шепот травы или неопределенные вздохи степного
ветра.
Послушайте, mon cousin, я все-таки женщина опытная и не буду говорить на
ветер: простите, простите вашу жену.
Возле меня, по запыленной крапиве, лениво перепархивали белые бабочки; бойкий воробей садился недалеко на полусломанном красном кирпиче и раздражительно чирикал, беспрестанно поворачиваясь всем телом и распустив хвостик; все еще недоверчивые вороны изредка каркали, сидя высоко, высоко на обнаженной макушке березы; солнце и
ветер тихо играли в ее жидких ветках; звон колоколов Донского монастыря прилетал по временам, спокойный и унылый — а я сидел, глядел,
слушал — и наполнялся весь каким-то безымянным ощущением, в котором было все: и грусть, и радость, и предчувствие будущего, и желание, и страх жизни.
По коридору бродили люди, собирались в группы, возбужденно и вдумчиво разговаривая глухими голосами. Почти никто не стоял одиноко — на всех лицах было ясно видно желание говорить, спрашивать,
слушать. В узкой белой трубе между двух стен люди мотались взад и вперед, точно под ударами сильного
ветра, и, казалось, все искали возможности стать на чем-то твердо и крепко.
— Экой какой! Ну,
слушай: Сурков мне раза два проговорился, что ему скоро понадобятся деньги. Я сейчас догадался, что это значит, только с какой стороны
ветер дует — не мог угадать. Я допытываться, зачем деньги? Он мялся, мялся, наконец сказал, что хочет отделать себе квартиру на Литейной. Я припоминать, что бы такое было на Литейной, — и вспомнил, что Тафаева живет там же и прямехонько против того места, которое он выбрал. Уж и задаток дал. Беда грозит неминучая, если… не поможешь ты. Теперь догадался?
— Вот, погляди,
послушай: жил в нашей волости бобылек один, Тушкой звали, захудящий мужичонка, пустой; жил — пером, туда-сюда, куда
ветер дует, а — ни работник, ни бездельник!
Преподав в нагорной проповеди то учение, которое должно руководить жизнью людей, Христос сказал: «И так всякого, кто
слушает слова мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне; и пошел дождь, и разлились реки, и подули
ветры, и устремились на дом тот; и он не упал, потому что основан был на камне.
А всякий, кто
слушает сии слова мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули
ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое» (Мф. VII, 24—27).
Отчего все это издали так сильно действует на нас, так потрясает — не знаю, но знаю, что дай бог Виардо и Рубини, чтоб их
слушали всегда с таким биением сердца, с каким я много раз
слушал какую-нибудь протяжную и бесконечную песню бурлака, сторожащего ночью барки, — песню унылую, перерываемую плеском воды и
ветром, шумящим между прибрежным ивняком.
Но Глеб уже не
слушал пильщика; беспечное выражение на его лице словно сдуло порывом
ветра; он рассеянно водил широкою своею ладонью по багру, как бы стараясь собрать мысли; забота изображалась в каждой черте его строгого, энергического лица.
— Ой ли! Вот люблю! — восторженно воскликнул Захар, приближаясь к быку, который, стоя под навесом, в защите от дождя и
ветра, спокойно помахивал хвостом. — Молодца; ей-богу, молодца! Ай да Жук!.. А уж я, братец ты мой,
послушал бы только, какие турусы разводил этим дурням… то-то потеха!.. Ну вот, брат, вишь, и сладили! Чего кобенился! Говорю: нам не впервые, обработаем важнеющим манером. Наши теперь деньги, все единственно; гуляем теперича, только держись!..
— Эге, это я знаю! Хорошо знаю, как дерево говорит… Дерево, хлопче, тоже боится… Вот осина, проклятое дерево, все что-то лопочет, — и
ветру нет, а она трясется. Сосна на бору в ясный день играет-звенит, а чуть подымется
ветер, она загудит и застонет. Это еще ничего… А ты вот
слушай теперь. Я хоть глазами плохо вижу, а ухом слышу: дуб зашумел, дуба уже трогает на поляне… Это к буре.
Потом поднял голову, посмотрел на небо, как в небе орел ширяет, как
ветер темные тучи гоняет. Наставил ухо,
послушал, как высокие сосны шумят.
— Это —
ветер или птица. Вот что, мой хороший постоялец, хотите вы меня
послушать? Я хоть и молоденькая женщина, но неглупая…
Дверь в комнату хозяина была не притворена, голоса звучали ясно. Мелкий дождь тихо пел за окном слезливую песню. По крыше ползал
ветер; как большая, бесприютная птица, утомлённая непогодой, он вздыхал, мягко касаясь мокрыми крыльями стёкол окна. Мальчик сел на постели, обнял колени руками и, вздрагивая,
слушал...
Безличные во тьме, странно похожие один на другого, но двору рассыпались какие-то тихие, чёрные люди, они стояли тесными группами и,
слушая липкий голос Саши, беззвучно покачивались на ногах, точно под сильными толчками
ветра. Речь Саши насыщала грудь Климкова печальным холодом и острою враждою к шпиону.
Крупные, сверкающие капли сыпались быстро, с каким-то сухим шумом, точно алмазы; солнце играло сквозь их мелькающую сетку; трава, еще недавно взволнованная
ветром, не шевелилась, жадно поглощая влагу; орошенные деревья томно трепетали всеми своими листочками; птицы не переставали петь, и отрадно было
слушать их болтливое щебетанье при свежем гуле и ропоте пробегавшего дождя.
Ахов. Что же ты со мной делаешь, разбойник? Ипполит,
послушай!
Послушай ты меня: поди разгуляйся, авось тебя
ветром обдует. (Про себя.) С двора-то его сбыть, а там режься, сколько душе угодно!
Никита
слушал, склоня голову, и выгибал горб, как бы ожидая удара. День был ветреный,
ветер дул вслед толпе, и пыль, поднятая сотнями ног, дымным облаком неслась вслед за людьми, густо припудривая намасленные волосы обнажённых голов. Кто-то сказал...
Да поди еще жди, когда еще оно в настоящий вид придет, а до тех пор торчи на тычке, жарься летом на припеке, а зимой
слушай, как
ветер воет.
Федя. А, Виктóр. Вот кого не ждал. Раздевайся. Каким
ветром тебя сюда занесло? Ну, садись.
Слушай, Виктор. «Не вечерняя».
Тогда? Зачем
Об этом думать? что за разговор?
Иль у тебя всегда такие мысли?
Приди — открой балкон. Как небо тихо;
Недвижим теплый воздух, ночь лимоном
И лавром пахнет, яркая луна
Блестит на синеве густой и темной,
И сторожа кричат протяжно: «Ясно!..»
А далеко, на севере — в Париже —
Быть может, небо тучами покрыто,
Холодный дождь идет и
ветер дует.
А нам какое дело?
слушай, Карлос,
Я требую, чтоб улыбнулся ты…
— Ну то-то ж!
Пятого ноября, я еще не сходил сверху, потому что до половины второго просидел у меня Кавелин, только что успели прибежать ко мне Вера и Машенька, чтоб
послушать «Арабески» Гоголя, которые я накануне купил для Машеньки, как вбежал сам Гоголь, до того замерзший, что даже жалко и смешно было смотреть на него (в то время стояла в Петербурге страшная стужа, до двадцати трех градусов при сильном
ветре); но потом, посогревшись, был очень весел и забавен с обеими девицами.
Он снял шляпу, и волосы развевались у него от
ветра, а она
слушала его и думала: «Боже, домой хочу! Боже!» Почти около самого дома они обогнали отца Андрея.
Потом снова впадали в тупое, равнодушное отчаяние, сидя за столами в копоти ламп, в табачном дыму, угрюмые, оборванные, лениво переговариваясь друг с другом,
слушая вой
ветра и думая о том, как бы напиться, напиться до потери чувств.
Я
слушал шум
ветра, стук и хлопанье дождя, глядел, как при каждой вспышке молнии церковь, вблизи построенная над озером, то вдруг являлась черною на белом фоне, то белою на черном, то опять поглощалась мраком…
Он
слушал, как тихо шепчутся черные елки, как бежит по траве ночной
ветер, по временам занося в темный пустырь обрывки глухого столичного шума или мягкие переливы ресторанного оркестра.
Послушались ребята, легли. Выбрали мы место на высоком берегу, близ утесу. Снизу-то, от моря, нас и не видно: деревья кроют. Один Буран не ложится: все в западную сторону глядит. Легли мы, солнце-то еще только-только склоняться стало, до ночи далеко. Перекрестился я,
послушал, как земля стонет, как тайгу
ветер качает, да и заснул.
У него нет ни одного стихотворения, которое просто, без всякого толку описывало бы что-нибудь; а у других это часто бывает, Услышит человек, что
ветер воет, и пишет стихи, что вот, дескать, я сижу и
слушаю, как
ветер воет; увидит облака на небе, и пишет стихами, как он на облака смотрит; застанет его дождь на дороге — опять стихи готовы, что вот я иду, а меня дождик мочит.
Василий Андреич
послушал его и взял вправо. Но дороги всё не было. Они проехали так несколько времени.
Ветер не уменьшался, и пошел снежок.
Раз Василью Андреичу почудилось, что он слышит дальний крик петухов. Он обрадовался, отворотил шубу и стал напряженно
слушать, но сколько он ни напрягал слух, ничего не слышно было, кроме звука
ветра, свиставшего в оглоблях и трепавшего платок, и снега, стегавшего об лубок саней.
За ужином Варя опять спорила, и на этот раз с отцом. Полянский солидно ел, пил красное вино и рассказывал Никитину, как он раз зимою, будучи на войне, всю ночь простоял по колено в болоте; неприятель был близко, так что не позволялось ни говорить, ни курить, ночь была холодная, темная, дул пронзительный
ветер. Никитин
слушал и косился на Манюсю. Она глядела на него неподвижно, не мигая, точно задумалась о чем-то или забылась… Для него это было и приятно и мучительно.
И проклянет, склонясь на крест святой,
Людей и небо, время и природу, —
И проклянет грозы бессильный вой
И пылких мыслей тщетную свободу…
Но нет, к чему мне
слушать плач людской?
На что мне черный крест, курган, гробница?
Пусть отдадут меня стихиям! Птица
И зверь, огонь и
ветер, и земля
Разделят прах мой, и душа моя
С душой вселенной, как эфир с эфиром,
Сольется и развеется над миром!..
Слушать бег
ветра и твари шаг...
Растения стояли и
слушали вой
ветра и вспоминали иной
ветер, теплый, влажный, дававший им жизнь и здоровье.
— Рада бы не
слушать, да молва, что
ветер, сама в окна лезет, — отвечала Аксинья Захаровна. — Намедни без тебя кривая рожа, Пахомиха, из Шишкина притащилась… Новины [Новина — каток крестьянского холста в три стены, то есть в 30 аршин длины.] хотела продать… И та подлюха спрашивает: «Котору кралю за купецкого-то сына ладили?» А девицы тут сидят, при них паскуда тако слово молвила… Уж задала же я ей купецкого сына… Вдругорядь не заглянет на двор.
Остаюсь ночевать. Всю ночь
слушаю, как храпят перевозчики и мой возница, как в окна стучит дождь и ревет
ветер, как сердитый Иртыш стучит по гробам… Ранним утром иду к реке; дождь продолжает идти,
ветер же стал тише, но все-таки плыть на пароме нельзя. Меня переправляют на лодке.
— Нет, ты
слушай. Я был у Синтянина, и выхожу, а дождь как из ведра, и
ветер, и темь, и снег мокрый вместе с дождем — словом халепа, а не погода.